На выезде из Москвы их остановили, однако гаишник проверил лишь водителя, козырнул и взмахнул палкой. Законная жена вынула из холодильника две банки с соком, сама вскрыла и подала Грязеву. Конечно, неплохо бы попутешествовать вот так, с невиданным комфортом, чтобы потом было что вспомнить. Сбеги, — и эта сказка никогда не повторится…

В какой-то момент ему показалось, что везут в аэропорт Домодедово. Это был бы самый лучший вариант: расстаться с женой у стойки спецконтроля и исчезнуть в огромных недрах вокзала, без милиции и разбирательства. И пусть себе летят на здоровье… Но микроавтобус уверенно повернул на дорогу к Кашире — маршрут, как и все в этой операции, был проработан. Грязев немного откинул сиденье и стал любоваться своей женой. В индийском сари — знала вкусы мусульманского Востока! — она выглядела прелестно: тонкая, нежная, благородная и неприступная. У какого мента откроется рот спросить документы?.. А низ живота у нее продолжал болеть — так и не отнимала руку, поглаживала, грела, скрывая страдания. Грязев несколько раз попытался заигрывать с ней, смотрел влюбленно, искал пальчики в складках ткани; она встречала это дежурно, без восторга, тщательно пряча брезгливость. А ему в тот миг хотелось, чтобы на месте законной жены оказалась другая женщина, также имеющая два имени, две какие-то странные жизни: одна — для дорог, вагонов и случайных встречных, другая — для ветреного берега океана, где в каждой раковине было спрятано по жемчужине.

Он чувствовал великое противоречие в женских душах, но как ни искал, не мог найти иной, более значимой и убедительной причины, чем стремительное угасание мужского начала в мужчинах. Все произошло на посту ГАИ у развилки дорог близ Каширы.

Двухрядное движение сужалось, втискивалось в специальный пропускник, огороженный трубами и железобетонными блоками. Здесь была тотальная проверка автотранспорта: у иных только проверяли документы и груз, а некоторые машины, особенно иномарки, загоняли в тупик со шлагбаумом и делали форменный обыск, как на блокпостах в «горячих точках». Заметив медленно движущийся хвост автомобилей, Грязев решил, что лучшего места не будет до самого Воронежа. Равнодушно подремывая в кресле, он следил за Мангазовым и отмечал его уверенность и хладнокровие. Поджидая очереди, он даже стал ленивее, равнодушно поглядывал, как в дождевых росчерках снует возле машин вооруженный автоматами ОМОН.

Он не шевельнулся, когда гаишник в мокром бронежилете указал им путь в тупик. Четверо серых автоматчиков закончили обыск очередной машины и приступили к микроавтобусу. Один встал со стволом наготове в стороне, трое приблизились к машине с разных сторон. Грязев ждал щелчка в замке на двери и команды предъявить документы. Выгонять под дождь мирную пару в белых нарядах было бы преступно… Замок щелкнул, дверь распахнулась.

— Всем выйти из машины! — был приказ. Их поставили руками на кузов, рядышком. Мангазова и водителя — с другой стороны. Один омоновец нырнул в салон, двое занялись личным обыском. Грязев неожиданно пожалел, что на улице дождь и пустырь за насыпью дороги, по которому придется удирать, в лужах, грязных колеях и высоком прошлогоднем репейнике. Пропал белоснежный костюм! Поди, и не поносить больше такого…

— Прощай, Лариса, — сказал он, когда омоновец в беспалых грязных перчатках стал приближаться к нему.

Она не расслышала или не успела никак среагировать на фразу, брошенную вполголоса и как бы ненароком. Грязев обернулся к омоновцу и замер с открытым ртом… Перед ним был майор Вася Крестинин. Его задубевшую на ветру и холоде красную физиономию невозможно было спутать. Грязев знал, что Васю пригласили в «Альфу», которая не имеет никакого отношения к ОМОНу и подобным проверкам на дорогах… Крестинин сделал ему знак — «не вижу», с ленивой строгостью предупредил:

— Стоять спокойно… Личный обыск.

И полез щупать грязными лапами белую пару. Едва уловимым движением опустил что-то во внутренний карман пиджака. И тут же перешел к Ларисе, ощупал грудь, талию, путаясь в складках, бесцеремонно и грубо провел руками по ногам, скрытым под тканью.

— Свободны, в машину, — буркнул он и тяжелый, как шкаф, надменно побрел вперед.

Грязев еще стоял, опираясь на кузов микроавтобуса, и подавлял страстное желание выматериться.

— Мы свободны, милый, пойдем, — Лариса взяла его под руку. — Дождь идет… А чтобы не простудиться, мы выпьем коньячку!

Он сделал физиономию Паши-дурачка и радостно засмеялся…

Глава 8

Когда генерал приехал на свою новую квартиру, жена была уже там, что-то расставляла, разбирала гору сваленных вещей и новым жильем была недовольна: до метро шесть остановок на автобусе, недалеко день и ночь гудит кольцевая дорога, и вообще и в частности… Зато Катя испытывала восторг, потому что получила отдельную комнату с видом на сосновый бор, потому что ее в связи со «смертью» отца срочно перевели на заочное отделение, и еще, и еще… Генерал удовлетворился тем, что квартира была соединением двух двухкомнатных с выходами в разные подъезды и можно было незаметно исчезать через черный ход. Остальное ему сейчас было безразлично…

Целый вечер сидели и как-то отвлеченно решали, собирать новоселье или нет. Вроде бы надо: сменили квартиру, номер телефона, фамилию, образ жизни, привычки и пристрастия, знакомых и друзей — причин достаточно, чтобы устроить хоть какое-нибудь торжество. Сошлись на компромиссе — пригласить Сыча для папы, одинокую сестру мамы — для мамы, а для дочери — Тучкова, выплаканного, затребованного в истериках и ультиматумах. Что она только, дура, нашла в нем…

Назначили день, час и стали готовиться, поджидая гостей. Однако среди ночи приехал полковник Сыч, прошел к генералу черным ходом и чуть ли не с порога сообщил, что вакуумные заряды с трикотажной фабрики «Гюльчатай» бесследно исчезли при невыясненных обстоятельствах и, вероятнее всего, вывезены в неизвестном направлении. На всех дорогах, ведущих в Чечню, выставлены специальные милицейские наряды, в составе которых есть профессиональные саперы, проверяются автомобили, поезда, отдельные граждане, но это вряд ли что даст. Скорее всего, эти заряды огромной разрушительной силы остались в России. Их перевезли к «потребителю», который будет владеть «игрушками» хоть до скончания века и при необходимости шантажировать любое правительство — вакуумные бомбы можно без труда заложить на территории химически вредных производств и даже на атомных станциях, где их практически невозможно будет отыскать с помощью даже самых новейших приборов. Обычно земля на таких территориях насыщена металлом в виде всевозможных коммуникаций, железобетонных изделий и просто металлолома, оставленного после строительства.

На проходной фабрики Крестинин и Шабанов обнаружили только три заряда. А сколько их уже прошло через эту перевалочную базу? Конверсия развязала руки оборонным предприятиям, и наладить строгий учет выпускаемой для народного потребления продукции было просто невозможно при существующей в России системе контроля. Оборонка клялась и божилась, что ни одного «левого» заряда не было изготовлено и продано. Однако рабочие ширпотребовского цеха не получали зарплаты уже полгода и при этом продолжали работать и жить. Понятно, что у всех дачи, участки земли, что народ в России уже больше не нуждается в государственном устройстве и может жить сам по себе, поскольку его, народ, больше никто не обороняет, не спасает от преступников, не платит заработанных денег, не кормит, не поит, не дает бесплатных квартир. Государство уже существовало лишь для того, чтобы взимать налоги, и потому народ в России назывался теперь налогоплательщиком. А налогоплательщику было уже все равно, что делать в свободное от работы время — вакуумные бомбы, химическое оружие, ядерные заряды. Он был ничем не связан, в том числе и совестью, поскольку это чувство было утрачено с началом воровской эпохи в России. Налогоплательщик искал пути, как не платить налоги.

Государство не может существовать без государственной идеи, народ — без национальной. Это была аксиома существования суверенных держав, пока еще непонятная революционно увлеченному «Политбюро» России, После встречи с Завлабом генерал окончательно уверился в этом и теперь уже не тешился никакими надеждами. Кажется, и у Сыча поколебалась убежденность, что дилетанта у власти можно перевоспитать, чему-либо научить, а то и заставить. Он разочаровался в результатах встречи, хотя считал, что кое-какой эффект мог быть, если бы генерал до конца оставался выдержанным и корректным. Он же не утерпел, и когда Завлаб стал выпытывать о возможностях спецподразделения «Молния» на примере конкретных проведенных ею операций, дед Мазай заговорил с ним по-испански, затем по-французски и, наконец, вскинув кулак, произнес: «Но пасаран!» Завлаб вспомнил Дом Советов девяносто первого — видимо, заблудился тогда не на шутку, — и испанский «журналист» отложился в его испуганном сознании. Вспомнил и почему-то сильно обиделся, ушел не прощаясь, а генерал еще раз крикнул ему вслед: «Но пасаран!»